Предисловие

Мой учебник «Общественное животное» — попытка объективно представить состояние дел в социальной психологии и рассказать о путях использования наших знаний в этой области с целью облегчить людям решение некоторых из тех проблем, которыми изобилует современный мир. Мне хотелось, чтобы учебник был кратким, живым и занимательным. В нем практически нет ни графиков, ни диаграмм, ни таблиц, ни статистического анализа, ни подробных описаний Дискуссий по вопросам методологии. Хотя чтение подобной книги — необременительный и даже доставляющий удовольствие способ получить представление о социальной психологии, у многих читателей возникла необходимость в более глубоком знакомстве с исследованиями, составляющими костяк «Общественного животного». Идя навстречу их пожеланиям, я и подготовил к изданию эту книгу — «Общественное животное. Исследования».

Отбирая для нее статьи, я стремился к тому, чтобы они были одновременно и дополнением, и приложением к материалу, опубликованному в восьмом издании «Общественного животного». Именно поэтому не только структура второй книги такова, что ее разделы совпадают с главами учебника, но и представленные в ней конкретные статьи свидетельствуют о моем желании дополнить и расширить информацию по основным вопросам, которые были затронуты в «Общественном животном». Более того, я отбирал статьи очень тщательно и с таким расчетом, чтобы читатель мог составить представление как об исследованиях, ставших классическим, так и о работах наших современников. Некоторые из этих статей были признаны классическими уже в то время, когда я впервые прочитал их, обучаясь в университете. Второй полюс этой «непрерывной шкалы» — работы, с содержанием которых я познакомился еще до их публикации. Подобное сочетание позволяет читателю понять как историю развития основных направлений социальной психологии, так и самые современные идеи этой науки.

К классификации статей, представленных в этой книге, можно подойти и с иных позиций. Большинство из них — отчеты о конкретных исследованиях в том виде, в каком они впервые были опубликованы в специальной периодике, другие — работы обзорного характера, посвященные обобщению результатов нескольких исследований определенной проблемы и написанные одним из признанных авторитетов в данной области. Достоинство отчета о конкретном исследовании, хоть порой его и нелегко читать, — содержащиеся в нем детали, необходимые читателю для того, чтобы понять, что, как и для чего изучалось. Обзорные статьи обычно не обременены техническими подробностями, а потому легче воспринимаются; они освещают вопрос с разных сторон и отражают точку зрения человека, который прекрасно осведомлен об этой проблеме. Образно говоря, такие статьи дают читателю возможность заглянуть через плечо исследователя и узнать, как он или она воспринимает поток информации, посвященной какой-либо конкретной теме.

Работая над этим восьмым изданием, я не изменил своему правилу «смешивать» классику и современность, а публикации, в которых излагаются результаты конкретных исследований, — с обзорными статьями. Проходят годы, и я с удовлетворением отмечаю, что некоторые из тех статей, которые я впервые отобрал в 1972 г. как современные, ныне, в 1999 г., заняли свое место среди классических работ. Мне остается лишь надеяться, что и со статьями, которые сегодня публикуются как современные, произойдет то же самое и в будущем они будут признаны классическими.

Эллиот Аронсон

Открытое письмо читателю

Эллиот Аронсон

Добро пожаловать за кулисы! Как уже отмечалось в предисловии, в этой книге собраны статьи двух типов. Некоторые из них представляют собой изложение исследовательских направлений в рамках определенной проблемы. Читать их — одно удовольствие, ибо они содержат описания серий экспериментов, проведенных для проверки или дальнейшего углубления какой-либо идеи. Другие статьи — отчеты об отдельных фрагментах экспериментальных исследований. Они не менее увлекательны, но порой грешат излишней «техничностью». Я убежден, что некоторые из вас (педагоги, студенты старших курсов, статистики и другие увлеченные своим делом специалисты) захотят тщательнейшим образом разобраться в каждой фразе каждой статьи, опубликованной в этой книге, для того, быть может, чтобы спланировать и провести свои собственные исследования. Желаю удачи! А чтобы эти статьи действительно принесли вам пользу, я не изъял из них и не изменил в них ни одной фразы.

Сдается мне, что большинству из вас излишние подробности ни к чему. Скорее всего, вас вполне устроит, если, прочитав их, вы поймете, что именно пытался выяснить исследователь, каким образом он действовал и насколько успешными эти действия оказались. Нет лучшего способа понять логику научного исследования, чем читать оригинальные отчеты. Это чтение сродни увлекательному приключению, потому что у вас, у читателя, появляется возможность представить себя самого на месте ученого, преобразующего идею в серию конкретных исследовательских операций и пытающегося осмыслить полученные результаты, которые отнюдь не всегда совпадают с прогнозами. Каждый оригинальный отчет о проведенном исследовании состоит из четырех основных разделов: 1) Введение. В нем автор формулирует идею и пишет о том, как она возникла и почему важна, а также излагает ее в виде гипотезы или гипотез. 2) Организация и процедура эксперимента. Раздел посвящен тому, как именно предполагается проверять гипотезу (или гипотезы), т. е. «переводу» последней (или последних) на язык конкретных операций. В социальной психологии это нередко весьма подробный сценарий, разработанный таким образом, чтобы у испытуемого, которого не посвящают в истинные цели эксперимента, были основания для понятной с точки зрения логики реакции на события. Эта часть отчета о хорошо выполненном исследовании нередко бывает самым интересным его разделом, поскольку требует от экспериментатора чрезвычайной изобретательности, если он хочет добиться точности в условиях, максимально приближенных к естественным. 3) Экспериментальные данные. В указанном разделе исследователь описывает полученные результаты, причем делает это в предельно ясной и сжатой форме, и, используя различные статистические методы, оценивает степень их надежности. 4) Обсуждение результатов. Это — завершающий раздел отчета об исследовании, в котором автор оценивает и интерпретирует экспериментальные данные, представленные в предыдущем разделе, и старается объяснить их в контексте уже известной информации. Творчески мыслящий исследователь может также использовать этот раздел для изложения своих соображений относительно значения полученных им результатов и наметить пути дальнейшего изучения проблемы.

Тем из вас, чей опыт чтения подобных отчетов пока еще невелик, я адресую несколько советов относительно того, какие разделы отчета нужно читать внимательно, а какие можно просто просматривать. Если в статье есть раздел «Выводы» (он может либо предварять основной текст, либо следовать после него), я бы начал чтение именно с него, чтобы узнать, чему именно посвящено исследование и каковы его основные результаты. Затем я прочел бы внимательно введение, поскольку в нем изложена история проблемы, и постарался бы вникнуть в гипотезу автора. Следующий этап — очень внимательное чтение процедурной части и беглый просмотр раздела, в котором изложены результаты экспериментов, просто для того, чтобы понять, в какой мере оправдались прогнозы автора. Если окажется, что они не оправдались, я внимательно прочитаю тот раздел, в котором представлено их обсуждение, и постараюсь понять, как именно автор это объясняет и насколько убедительно и правдоподобно его объяснение. Если вы не большой поклонник статистического анализа и если он не слишком интересует вас, я бы посоветовал вам не углубляться в посвященный ему раздел. Тем из вас, кто мало знаком со статистикой или вовсе не знаком с ней, погружение в детали статистического анализа доставит массу хлопот и не принесет никакой пользы. Эти статьи были отобраны, потому что написаны специалистами. Возможно, будет лучше для вас, если вы просто примете на веру то, что статистический анализ выполнен с исчерпывающей полнотой.

ВВЕДЕНИЕ: "РАЗМЫШЛЕНИЯ" О НАУЧНОМ ТВОРЧЕСТВЕ

Исследование в социальной психологии сила веры

Эллиот Аронсон (Elliot Aronson)

Обращение к участникам съезда Общества социальных психологов-экспериментаторов в Калифорнийском университете (г. Лос-Анджелес, 1976 г.). С разрешения Отделения № 8 Американской Психологической Ассоциации и издательства Sage Publications, Inc. речь с незначительными изменениями опубликована в Personality and Social Psychology Bulletin, vol. 3, № 2, Spring 1977, p. 190-195.

Выступать перед столь прославленными учеными, посвятившими себя проблемам экспериментальной социальной психологии, одновременно и большая честь, и большое удовольствие. Члены организационного комитета, попросившие меня об этом, первоначально предполагали, что мое выступление будет посвящено ответу на вопрос «Что стряслось с Эллиотом Аронсоном?». Уверен, что остановив свой выбор именно па этой теме, они не в последнюю очередь дали волю собственной иронии. Одновременно я уверен и в том, что в этой шутливой оболочке спрятано вполне серьезное желание узнать, что же на самом деле случилось со мной, и почему я в течение нескольких лет не публикую результатов своих лабораторных исследований. Не исключено, что мои коллеги за границей полагают, будто я вообще решил отказаться от проведения такого рода работы и заняться менее точными исследованиями того, что кое-кто из нас, смеясь, называет «реальной жизнью». Сдается мне, что меня пригласили сюда, чтобы публично упрекнуть в малодушии. Прав я в своих подозрениях или заблуждаюсь, но я все же решил отнестись к просьбе о выступлении со всей серьезностью. Изначально я собирался рассказать об одном исследовательском проекте, связанном с «реальной жизнью», который настолько завладел моими помыслами, что в течение последних четырех или пяти лет я отдавал ему большую часть своего времени. Речь идет о проекте, который меня чрезвычайно увлекает; целью его является изучение последствий при создании в начальной школе групп, обучение которых специально организовано как сотрудничество. Работая над этим проектом, мы сделали немало интересных открытий. Среди них и то, что обнаруженная Джерардом и Миллером (Gerard & Miller, 1975) утрата чувства собственного достоинства у детей — представителей различных десегрегированных этнических групп, во многом является следствием той состязательности, которая царит в ученических коллективах. Поместив детей в особые группы — в группы, обучающиеся в сотрудничестве, — мы смогли сломать эту тенденцию: чернокожие и мексиканские дети приобрели чувство собственного достоинства и стали более успешно усваивать учебный материал, о чем свидетельствуют результаты тестирования (Aronson et al., 1975; Lucker et al., 1976; Aronson et al., 1966).

Однако, оказавшись здесь, я понял, что в послеобеденное время нельзя предлагать аудитории слишком серьезную информацию. В качестве десерта она явно непригодна. К тому же, не успел я появиться здесь, как кое-кто из вас стал настоятельно просить меня рассказать о чем-нибудь легком и по возможности веселом. И я решил поговорить с вами о философии науки. В конце концов, студенты-старшекурсники считают мой подход к философии науки необыкновенно легким, а некоторые даже усматривают в нем повод для шумного веселья.

В 1968 г. Мэррилл Карлсмит (Merrill Carlsmith) и я написали для «Учебника по социальной психологии» (The I landbook of Social Psychology) главу, посвященную эксперименту в социальной психологии. Большая часть этой главы — изложение весьма щекотливых проблем: переживаний и испытаний, выпадающих на долю ученого, решившегося на проведение экспериментальных исследований в этой области. Мы написали об этике экспериментатора, о его небеспристрастности, о случайных выборках, о реализме экспериментатора, о проведении опроса после выполнения испытуемыми задания и о разных прочих вещах, требующих пристального внимания исследователя. Закончив главу и перечитав ее, мы поняли, что эксперимент в том виде, как мы представили его, — унылое и безрадостное занятие. Более того, мы также поняли, что подобное описание не отражает нашего собственного восторженного отношения к исследованиям в области социальной психологии и того энтузиазма, с которым мы сами занимаемся ими. И мы включили в свою главу еще один параграф, написав следующее: «Люди, если у вас. возникло впечатление, что исследования в социальной психологии — дело трудное, требующее решения массы проблем, а нередко и превращающееся в источник постоянной головной боли, — вы не ошиблись. Так и есть. Но если мы не смогли донести до вас своего отношения к исследованиям в социальной психологии, которые — несмотря ни на что — считаем исключительно увлекательным и доставляющим удовольствие занятием, значит, мы ввели вас в заблуждение».

С тех пор как эта глава увидела свет, прошло уже несколько лет, и мне кажется, что пришло время объяснить наконец, что же мы имели в виду, назвав эксперименты увлекательным и доставляющим удовольствие занятием. Позвольте мне сделать это с помощью метафоры.

Метафора, к которой я хотел бы прибегнуть, почерпнута мной из романа Альбера Камю «Чума». Действие романа разворачивается в Алжире, в прибрежном городе, охваченном эпидемией бубонной чумы. Один из основных персонажей романа — мсье Гран — милый человек, пишущий книгу. Он преисполнен решимости создать истинный шедевр. Он стремится к тому, чтобы каждая фраза была безупречной, каждый абзац — изумительным, а каждая страница — ни с чем не сравнимым совершенством. Он хочет создать такое произведение, которое потрясет будущего издателя и заставит его воскликнуть: «Шляпы долой, господа, перед вами гений!».

Мсье Гран подолгу сидит за письменным столом, сочиняя первую фразу своего будущего романа, фразу, в которой говорится о женщине, едущей верхом через парк. Но речь в ней идет не о заурядных женщине, лошади и парке. «Однажды ранним майским утром посетители Булонского леса могли увидеть на его аллеях, вдоль которых были высажены цветы, элегантную юную наездницу на гнедом красавце-жеребце». Написанное предложение не нравится автору. Не много ли в нем прилагательных? А может быть, их мало? Передает ли каждое прилагательное именно тот смысл, который он, автор, вкладывает в него? Соответствует ли ритм фразы поступи галопирующей лошади? Не лучше ли вместо «вдоль которых были высажены цветы» написать «обрамленных рядами цветов»? Прошло восемь или девять месяцев, а он все продолжал трудиться над этой первой фразой, ею были исписаны уже целых 50 страниц, но он все никак не мог решить, какой из вариантов лучший, потому что — вы ведь не забыли об этом — уже первая фраза должна была заставить издателя воскликнуть: «Шляпы долой, господа, перед вами гений!».

Однажды, работая над своей рукописью, мсье Гран понял, что заболевает. Шло время, и появились симптомы, говорившие о том, что он стал очередной жертвой бубонной чумы. Домашний доктор мсье Грана, бывший одновременно и его другом, осмотрев больного, сказал: «Мне очень тяжело говорить об этом, но ваши дни сочтены. Вы обречены». И мсье Гран приказал своему другу уничтожить рукопись. Приказ был отдан столь решительно и таким непререкаемым тоном, что доктор немедленно бросил рукопись в огонь — все 50 страниц, исписанных одной фразой, которую автор оттачивал и шлифовал с величайшим усердием и необыкновенной дотошностью.

На следующий день мсье Гран выздоровел. «По-моему, я поторопился», — сказал он своему другу. Разумеется, в этих словах скрыта горькая ирония: единственный решительный поступок, совершенный мсье Граном, был направлен па уничтожение того, что создавалось даже без намека на решительность или спонтанность.

Хватит метафор. Я убежден в том, что существует два подхода к занятию наукой. Один из них — неспешная, методичная, последовательная работа, и примером ученого, применяющего такой подход, вполне может быть мсье Гран. Прежде чем приступить к экспериментам, такой исследователь тщательнейшим образом продумывает их сценарий и все свои действия. На это у него может уйти несколько месяцев. Когда он решает, что сценарий и план экспериментов вполне отработаны, то переходит в лабораторию; протестировав же несколько испытуемых, он убеждается в том, что его сценарий далек от совершенства и нуждается в доработке. Ученый прекращает эксперименты, возвращается в свой кабинет и начинает «доводить» сценарий «до кондиции». Затем тестирует еще несколько испытуемых и снова обнаруживает какие-то недочеты, которые должны быть устранены. Не исключено, что через несколько лет он проведет такое исследование, описав которое заставит редактора журнала сказать его коллегам: «Шляпы долой, господа, перед вами гений!».

Но есть и другой подход к проведению научных исследований. Можно составить принципиальный план, набросав его несколькими росчерками пера, провести пилотный опыт, понять, в чем твоя ошибка, уточнить план и затем провести эксперименты настолько хорошо, насколько это возможно в данный момент. Закончив исследование и приступив к описанию его результатов, ты, скорее всего, поймешь, что, имея возможность начать все сначала, ты бы сработал лучше. В этом нет ничего удивительного: ведь опыт — прекрасный учитель даже тогда, когда речь идет об ученом. Но человек, придерживающийся именно такого подхода к исследовательской работе, не бежит в свой кабинет, чтобы разработать сценарий мифического «совершенного» эксперимента, который заставит его коллег «снять перед ним шляпы». Он описывает свои результаты и торопится опубликовать их, памятуя о том, что наука — система, способная к самосовершенствованию. Смысл этих слов заключается в следующем: я знаю, что если мое исследование несовершенно, пройдет немного времени, и его усовершенствуют мои коллеги. Следовательно, моя цель — ввести в научный оборот новую информацию, заинтересовать ею коллег, дать им возможность, отреагировав на мои результаты с интересом или раздражением, двинуться дальше — провести более интересное исследование чем мое собственное, даже если они предпримут его с единственной целью — доказать, что я ошибаюсь, и даже если им это удастся. В том и заключается одна из замечательных особенностей науки: она развивается благодаря тому, что идеи и мысли одного ученого стимулируют творчество другого. Речь идет именно о том, что Уильям Джеймс назвал в свое время «силой веры» (W.James, 1956). Я уверен, что поскольку моя работа не лишена недостатков, кто-нибудь, прочитав ее, захочет доказать ее несовершенство и выполнит действительно интересное исследование. А это почти всегда приводит к более глубокому пониманию изучаемого явления. И вполне возможно, что после того как мой последователь опишет собственные результаты, редактор, издатель, а за ними и весь мир; воскликнут: «Шляпы долой, господа, перед вами гений!». И это замечательно!

Нет необходимости говорить о том, что я предпочитаю второй путь. Те из вас, кто знаком с моими несовершенным» , исследованиями, и сами без труда могут сделать подобный» вывод. И эта мысль о «силе веры» является важнейшим аспектом моей философии науки. Более конкретно эта мысль может быть выражена следующим образом: нет необходимости добиваться совершенства, чтобы представить свой труд ' на суд своих коллег и услышать их мнение, их критику и увидеть, какие действия они предпримут. Значительно интереснее, продуктивнее и полезнее «рисовать картину науки» широким мазками, нежели в течение нескольких лет отшлифовывать и «доводить до кондиции» свой труд, прежде чем представить коллегам «готовый продукт». Поскольку я убежден в способности науки к самосовершенствованию, мне важнее знать, что я привлек внимание своих коллег к решению с какой-то проблемы, чем быть уверенным в собственной правоте. Само собой разумеется, что небрежность и ошибки не -входят в мои планы. Я стремлюсь использовать все имеющиеся у меня в данный момент возможности для того, чтобы сделать хорошую работу, а затем предъявить свой далекий от совершенства труд на ваш суд — на суд своих коллег и критиков. Уильям Джеймс полагает, что существует огромное количество ситуаций, в которых вера играет основную роль. По мнению Джеймса, если во время восхождения на гору вам нужно перепрыгнуть через пропасть, ваша вера в то, что вы способны это сделать, увеличивает вероятность дойти до вершины. Применительно к нашей ситуации можно сказать: уверенность, что другие заинтересуются нашими исследованиями, захотят продолжить их и, возможно, доказать неправоту, побуждает нас проводить работу таким образом и публиковать ее результаты в тот момент, когда максимальна вероятность того, что они станут своеобразной «закваской» для представительного сообщества экспериментаторов.

Прошло несколько лет с тех пор, как Карлсмит и я написали главу для учебника, в которой назвали эксперимент в социальной психологии увлекательным и доставляющим удовольствие занятием. Однако, читая специальные журналы, я все больше начинаю думать о том, что социальная психология утрачивает привлекательность и перестает доставлять удовольствие. Одной из возможных причин этого, как мне кажется, является то, что мы становимся слишком осторожными, слишком предусмотрительными и слишком боимся ошибиться, а эти страхи лишили исследование проблем социальной психологии их изюминки и аромата.

Одним из «побочных продуктов» гипертрофированной осторожности является излишняя неуверенность в своих силах. Воистину, одной из наиболее характерных особенностей современной социальной психологии следует признать недавно обозначившуюся тенденцию ко всеобщей растерянности, заламыванию рук и хныканью. За последние пять или шесть лет меня — по самым скоромным подсчетом — не менее полудюжины раз приглашали на различные симпозиумы, участники которых искали ответы на такие вопросы, как «Куда идет социальная психология?», «Что нам делать с социальной психологией?» или «Выживет ли социальная психология?». Подобная неуверенность навевает тоску. Не поймите меня превратно. Я не против определенной доли сомнений на индивидуальном уровне. Более того, я просто убежден в том, что каждый ученый раз в несколько лет должен подводить итоги своей работы и пересматривать собственные приоритеты. Не исключено, что раз в несколько лет полезно задавать себе такие, например, вопросы: «Что действительно важно?», «Какие этические и социальные проблемы волнуют меня?». Хотя для индивидуума подобный процесс и полезен, при вовлечении в него целой отрасли науки возникает впечатление, что все мы должны двигаться в определенном направлении, придерживаться какой-то определенной методологии и изучать какие-то совершенно определенные проблемы. По-моему, подобная неуверенность в себе смертельно опасна и смешна. Правильнее спрашивать: «Что должны делать ученые!», а не «Что должна делать данная отрасль науки?». Мне нравится представлять себе социальную психологию в виде огромного шатра, в котором одновременно происходит множество различных событий, время от времени пересекающихся и взаимодействующих друг с другом и накладывающихся друг на друга. В этом «шатре» каждый занимается тем, что считает для себя наиболее интересным и полезным, постоянно испытывая влияние своих коллег, которые работают в смежных областях, используя иные методы, или в самостоятельных областях, но аналогичными методами.

А теперь — внимание! На подходе очередная метафора! Речь идет о повести Джерома Дэвида Сэлинджера «Симор: введение». Один из героев, Симор Гласе, выступает в роли критика произведений своего младшего брата, Бадди, подающего большие надежды начинающего писателя. Симор, будучи мудрым и доброжелательным человеком, облекает свою критику в форму писем. Прочитав один из рассказов брата, он написал ему следующее послание (Бадди хранил его в течение многих лет):

«Ты здорово овладел писательским ремеслом. Это правда: ты здорово пишешь. Ты научился составлять фразы, с техникой письма у тебя все в порядке. Ты умеешь связывать отдельные фразы в абзацы. С композицией у тебя тоже все в полном порядке. Единственное, чего ты пока еще не знаешь, — о чем писать, а это очень важная вещь. Размышляя об этом, я пришел к выводу, простота, естественность и «очевидность» которого поразили меня. Вывод этот заключается в следующем: вспомни, что прежде чем стать писателем, ты был читателем. И подумай о том единственном произведении, которое тебе всегда хотелось прочитать. А потом сядь за стол и напиши его».

Будучи ученым, я постоянно ловлю себя на мысли о том, что сам стараюсь извлечь определенную пользу из совета Симора. Я говорю себе примерно так: «Эй, вспомни, что прежде чем стать экспериментатором, ты изучал результаты чужих исследований. Если ты хочешь узнать, что именно стоит изучать, вспомни, о каком именно экспериментальном исследовании социального поведения человека тебе уже давно хочется прочитать, а потом пойди и проведи такое исследование». По мере сил я всегда старался не отступать от моей собственной трактовки совета Симора и порой добивался успеха. Перед такой аудиторией очень опасно говорить о том, что мне всегда сопутствовал успех и что каждый проведенный мною эксперимент был поставлен с одной только целью — получить ответ на единственный волновавший меня вопрос, — так я рискую превратиться в объект насмешек. Мне даже кажется, что я слышу, как кто-то из вас спрашивает: «Вы хотите сказать, что, изучая психологию, вы всегда хотели узнать только одно — что чувствует человек, выливший на себя чашку кофе?» (Aronson, Willerman & I'loyd, 1966). Даже если бы это было правдой, это и тогда было бы рискованным утверждением, но это неправда.

Но у меня были удачи, и я всегда точно знаю, когда именно следую совету Симора, потому что в такие минуты ощущаю творческое волнение. И сейчас, как мне кажется, я переживаю один из таких моментов. Меня волнуют следующие проблемы. Как сделать начальное образование более гуманным и менее травматичным для психики миллионов детей? Как преломить существующую в американском образовании тенденцию к заниженной самооценке у детей, принадлежащих к национальным меньшинствам? Как легко и безболезненно привить искусство «обучения в сотрудничестве» в самых обычных школах? Что нужно сделать, чтобы превратить обучение в школе в увлекательное, интересное путешествие, как с точки зрения социальной психологии, так и с точки зрения приобретения знаний?

Поскольку государственные школы представляют собой заведения, через которые в свое время прошли 95% собравшихся в этом зале и через которые предстоит пройти 95% наших детей и внуков, эти вопросы кажутся мне важными.

Однако я обещал вам, что не буду останавливаться на самом исследовании. Но на чем бы мне действительно хотелось остановиться, так это на неудачах, постигших меня как ученого тогда, когда я не следовал совету Симора. Нередко я проводил исследования, не доставлявшие мне особого удовольствия. Почему? Потому что иногда просто не было стоящей идеи. Или потому, что исследование, которое меня интересовало, казалось мне слишком сложным или требующим больших затрат времени. Когда такое случалось, вместо того чтобы спокойно бездельничать, я пугался. Чего? Позвольте мне сделать небольшое отступление. Вчера, когда мы обсуждали издательскую политику наших журналов, мой друг и бывший студент Дарвин Линдер весьма красноречиво рассказывал нам о том, какова, по его мнению, роль журналов. Он предложил для обсуждения три самостоятельные роли. Одна из них — это роль архива: журналы накапливают и хранят информацию, и если через 50 лет люди захотят узнать, чем занимались социальные психологи в 70-х гг. XX в., они прочтут старые подшивки. Вторая роль журналов заключается в том, что они являются источниками текущей информации: если вас интересует, что происходит сейчас в разных лабораториях, разбросанных по всей стране, или что происходило там три года назад, когда выполнялось то исследование, результаты которого наконец опубликованы, вы можете заглянуть в текущие номера. Третья роль журналов, о которой упомянул Линдер, — прагматическая: публикуя в них свои работы, молодые социальные психологи, проходящие испытательный срок в качестве преподавателей университетов, убеждают деканов в том, что достойны должностей, на которые претендуют. Однако сейчас я хочу сказать не об этом. Третья роль журналов важна не только для молодых людей, стремящихся к тому, чтобы контракт с ними был подписан. Она важна и для многих из нас, отнюдь не юношей, но совсем по другой причине. Хотя наши должности не зависят от публикаций, от них зависит нечто другое. За неимением более подходящего слова я назову это уважением коллег. Целенаправленно и последовательно изучить одну проблему, которая всегда интересовала меня, мне мешает нападающий на меня время от времени страх. Страх перед тем, что если я не буду постоянно проявлять активность, не буду регулярно «выдавать продукцию» — любую «продукцию», — некоторые мои коллеги могут решить, что я больше «не ловлю мышей», и начнут задавать друг другу вопрос: «Что стряслось с Эллиотом Аронсоном?», а, как вы помните, именно (ответу на этот вопрос я и должен был посвятить свое выступление. Сознание, что я не единственный в этом зале, кому знакомы подобные опасения, успокаивает меня. Если я прав, то не исключено: обсудив эту проблему, мы сможем, по крайней мере, избавиться от «заблуждения относительно собственной уникальности», как назвал его Гарри Стэк Салливан. Это поможет нам освободиться от ненужных опасений, и каждый из нас займется настоящим делом: станет искать ответ на тот единственный вопрос, который всегда интересовал его, и постарается сделать это не только так, как считает нужным, но и как можно лучше.