Литература

Aronson, Е., Blaney, N.. Sikes, J., Stephan, С, and Snapp, M. Busing and racial tension: The jig-saw route to learning and liking. Psychology Today, 1975, 8, 43-50.

Aronson, E., and Carlsmith, M. Experimentation in social psychology. In G. Lindzey and E. Aronson (eds.), Handbook of social psychology. Vol. 2 (2nd ed.). Reading, Mass,: Addison-Wesley, 1968.

Aronson, E., Willerman, В., and Floyd, J. The effect of a pratfall on increasing interpersonal attractiveness. Psychonomic Science, 1966,4,227-228.

Blaney, п.. Rosenfield, R., Stephan, C, Aronson, E., and Sikes, J. Interdependence in the classroom: A field study. Journal of Educational Psychology, 1977, 69,139-146.

Gerard, H., and Miller, N. School desegregation. New York: Plenum Press, 1975. James, W. The will to believe. New York: Dover, 1956.

Lucker, W., Aronson, E., Rosenfield, D., and Sikes, J. Performance in the interdependent classroom: A field study. American ¹ Educational Research Journal, 1976, 13, No. 2,115-123.

О БЕЙСБОЛЕ И НЕУДАЧАХ

Эллиот Аронсон (Elliot Aronson)

Речь при вручении премии за выдающиеся достижения в науке, присуждаемой Обществом социальных психологов-экспериментаторов. Прочитана в октябре 1994 г. на съезде Общества социальных психологов-экспериментаторов во время 12-й ежегодной церемонии вручения премий. Фрагменты этой речи опубликованы в Dialogue, весна 1995, 4-5 (публикация Общества психологии личности и социальной психологии).

Я глубоко тронут оказанной мне честью. Для любого социального психолога нет большей чести, чем признание его вклада в науку именно этим научным сообществом. Я всегда был уверен в том, что экспериментальная социальная психология — своего рода семейное занятие. И если я прав, то, значит, вы — семья. Люди, собравшиеся в этом зале, — самые выдающиеся представители этого дела. Никто лучше вас не знает, чего стоит провести хороший эксперимент в социальной психологии. Всем присутствующим здесь прекрасно известно, что наша удивительная наука сродни искусству. Искусству, которое требует от человека полной отдачи.

Нетрудно доказать, что провести экспериментальное исследование в социальной психологии гораздо труднее, чем в какой-либо другой области науки, по одной простой, но весьма существенной причине: социальные психологи проверяют свои теории и гипотезы на людях. А они, люди, практически всегда умны, любознательны и обладают немалым социальным опытом, а потому имеют собственные теории и гипотезы относительно тех поведенческих реакций, которые мы изучаем в лаборатории. Иными словами, все, включая и наших испытуемых, — теоретики социальной психологии. Благодаря этому простому факту эксперименты в социальной психологии не только «испытывают исследователя на прочность», но и волнуют его воображение.

Трудность заключается в том, что мы должны найти способ перехитрить участников наших экспериментов или нейтрализовать те теории, с которыми они вошли в лабораторию, чтобы мы могли наблюдать их истинное поведение, а не то, которое они считают правильным на основании своих собственных идей. А что же волнует наше воображение? Именно ответу на этот вопрос и посвящена следующая часть данной, с позволения сказать, речи! Вообще-то это вовсе никакая не речь. Будучи неисправимым любителем всевозможных историй, я и сейчас предпочитаю поведать вам одну из них, случившуюся в начале 1941 г., когда мне было 9 лет. Это был очень важный момент в моей жизни: именно тогда я открыл для себя социальную психологию.

Я вырос в пригороде Бостона, в Ревире, маленьком захудалом городке, населенном преимущественно «синими воротничками». (Так, благодаря традиционному цвету рубашек, называют рабочих, особенно неквалифицированных и малоквалифицированных. — Примеч. пер.). Мы были единственной еврейской семьей в микрорайоне, населенном воинствующими, оголтелыми антисемитами. Мои родители настоя-л и, чтобы кроме обычной государственной школы я посещал также и еврейскую школу. Занятия там проходили по вечерам, четыре раза в неделю. Увы! Еврейская школа находилась на противоположном конце города, а это значит, что я был вынужден регулярно проходить мимо враждебно настроенных соседей, неся в руках свои еврейские книжки. Я был некой ходячей рекламой, беззвучным сигналом для детей из антисемитских семей: «Эй, посмотрите на меня! Я — еврей!». 1Саждый поход в еврейскую школу превращался в своего рода приключение: я всегда старался выбрать наиболее безопасную, пусть даже и не самую короткую дорогу. Однако несмотря на все мои усилия я часто попадал в засады, которые устраивали банды подростков, выкрикивавших антисемитские лозунги; они преследовали меня, а нередко и избивали.

Я часто вижу себя сидящим на обочине тротуара и пытающимся остановить кровь, сочащуюся из разбитого носа и рассеченной губы. Это — одно из самых ярких воспоминаний моего детства. Я никак не мог понять, за что эти дети так ненавидят меня, ведь они меня даже не знают. Интересно, думал я, они родились с этой ненавистью к евреям или их родителям пришлось научить их ненавидеть нас? Что нужно сделать для того, чтобы они перестали так ненавидеть меня, и возможно ли это вообще? Может быть, если бы они сначала узнали меня, а лишь потом — что я еврей, их отношение ко мне не было бы столь враждебным?

Разумеется, тогда я не понимал, что это — принципиальные вопросы, ответы на которые ищет социальная психология. Спустя примерно десять лет, изучая экономику в колледже Брандиса, я совершенно случайно попал на лекцию Абрахама Маслоу, посвященную социальной психологии предрассудков. Открыв для себя существование профессии, в которой людям платят за их размышления над теми же вопросами, над которыми я задумывался еще девятилетним мальчишкой, я был потрясен и пришел в восторг! Я не верил собственным ушам! С ума сойти, думал я, это же настоящая синекура!

СИНЕКУРА (от лат. sine сига - без заботы) - в средневековой Европе церковная должность, приносившая доход, но не связанная для получившего ее с какими-либо обязанностями или хотя бы с необходимостью находиться в месте служения, Иерен. — хорошо оплачиваемая должность, не требующая большого труда. — Примеч. ред.

И немедленно сосредоточил все свое внимание на психологии. С тех пор, вот уже более 35 лет, я постоянно твержу себе: «С ума сойти, это же настоящая синекура!». Занимаясь социальной психологией, я получаю такое огромное удовольствие, что мне постоянно чудится ночной звонок в дверь: это полицейские пришли, чтобы арестовать меня за незаконное присвоение незаработанных денег!

Однако гораздо важнее, что мне, к моему личному удовлетворению, спустя 30 лет после того, как я с разбитыми в кровь носом и губами отсиживался на обочине тротуара, удалось разработать такую стратегию развития социальной психологии, которая направлена на борьбу с расовыми предрассудками в школах. Стратегию, которая не только вооружает нас некоторыми знаниями о человеческой природе и человеческом повелении, но и способствует изживанию предрассудков и жестокости, а значит, и улучшению жизни людей. И я счастлив.

Одна из причин, по которым я люблю социальную психологию, заключается в следующем: она дает нам возможность одновременно и узнать нечто новое о человеческой природе, и принести пользу окружающим.

Я считаю основным предназначением социальной психологии изучение многих непривлекательных сторон человеческого поведения — бездумного конформизма, слепого подчинения авторитету, жестокости, предрассудков и тому подобного. Было бы тяжелым испытанием, если бы эта наука не предлагала своеобразной компенсации за наши усилия в форме практического использования наших открытий для борьбы с бездумным конформизмом, слепым подчинением авторитету, предрассудками и жестокостью. Разумеется, эта компенсация — прикладные исследования, — если они выполнены па должном уровне, обогащают наши теории и фундаментальные изыскания. За это я и люблю социальную психологию.

Вряд ли стоит говорить о том, что моей первой любовью была вовсе не социальная психология. Когда девятилетним мальчишкой я сидел на обочине тротуара в своем родном Рени, у меня и в мыслях не было становиться социальным психологом. В этом я абсолютно уверен. Я даже понятия не имел о существовании такой науки. Но даже если бы я и знал об ном, все равно ничего не изменилось бы: тогда я мечтал о карьере профессионального бейсболиста. Если честно, то моя мечта была значительно более конкретной: я хотел быть центральным игроком в команде «Boston Red Sox». (Разумеется, в команде уже был центровой, но я не был ни жадным, ни нетерпеливым и готов был подождать, когда он уйдет на пенсию. По моим подсчетам, это должно было произойти лет через 10, и к этому времени я должен быть в форме!)

Будучи ребенком, я много трудился для того, чтобы моя мечта осуществилась. Каждую весну, начиная с конца февраля, не дожидаясь, когда сойдет весь снег, мы с приятелями выходили на бейсбольное поле и часами отрабатывали подачи.

Благодаря упорным тренировкам у меня это получалось совсем неплохо, но я должен сделать одно признание: до уровня «Red Sox» я так и не дотянул. Если честно, то я не смог даже стать центровым в своей школьной команде: я слишком медленно бегал и не смог бы отбить «закрученный» мяч, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Как бейсболист я достиг своего пика примерно к 14 годам, и с тех пор моя спортивная форма все время только ухудшается! Немножко грустно сознавать, что в чем-то ты достиг пика в четырнадцатилетнем возрасте, но что было — то было!

К счастью, как уже сказано, я совершенно случайно открыл для себя социальную психологию. И будучи социальным психологом, я морально готов к тому, что теперь в любой момент могу достичь своего пика. Или, как любим говорить мы, болельщики «Red Sox», возможно, это случится в будущем году!

Хоть мне так и не удалось стать профессиональным игроком, в занятиях бейсболом я усвоил некоторые истины, которые пригодились мне как социальному психологу. Нет необходимости говорить о том, что бейсбол — довольно избитая метафора, но, черт подери, почему я должен позволить такой мелочи помешать мне?!

Мне многое нравится в бейсболе, и среди прочего — то, как подсчитываются очки. В бейсболе учитывается все — и засчитанные пробежки, и удары, и ошибки. Мне нравится такая система, потому что мы живем в обществе, которое с презрением относится к неудачам и наказывает за любые ошибки. Из-за этого мы испытываем огромную потребность в том, чтобы либо вообще отрицать сам факт существования собственных ошибок, либо преуменьшить их значение. Опасность подобной установки заключается в том, что люди боятся совершить ошибку, а когда человек боится ошибиться, он обычно предпочитает не рисковать и начинает «осторожничать». Второй закон Аронсона: «Человек, который боится совершить ошибку, вряд ли сделает что-нибудь действительно стоящее». Более того, если мы не боимся признавать собственные ошибки, мы способны не только внимательно изучить их, но и это не исключено — извлечь из них нечто полезное.

Бейсбол научил меня переживать неудачи. Этот урок я получил, будучи мальчишкой, и благодарность за него сохранил на всю жизнь. Излишне говорить, что ошибок я наделал предостаточно — как в жизни, так и в социальной психологии. (Я избавлю вас от необходимости выслушивать исповедь о моих человеческих неудачах и ограничусь лишь рассказом о профессиональных ошибках.) Проводя эксперименты, я не всегда выбирал самый рациональный путь. Как правило, потому, что я не настолько сообразительный и умелый экспериментатор, каким бы мне хотелось быть. Иногда это происходило исключительно потому, что я брался за доказательство гипотезы, которая либо труднодоказуема, либо «выскальзывает из рук». Но мне никогда не приходило в голову отказаться от попытки доказать «трудную гипотезу» из страха «закрутить мяч».

В бейсболе, учитывая ошибки при подведении окончательного счета, на самом деле рассуждают так: закрутить мяч — это не такой уж большой грех. Разумеется, это нежелательно, но закручивание мяча — элемент игры, элемент игры в бейсбол, элемент игры, которая называется «жизнь», и элемент игры под названием «социальная психология». Мне всегда казалось, что неплохо бы нам издавать специальный журнал, в котором можно было бы прочитать об оригинальных, но не оправдавших надежд идеях, и что авторы должны с гордостью представлять на суд читателей эти интересные неудачи.

Для этого есть по меньшей мере три серьезные причины. 1. Не исключено, что кто-то другой подхватит нашу эстафетную палочку и донесет ее до финиша. (Фу ты! Очередная спортивная метафора!) 2. Нашим ученикам полезно (для приобретения веры в собственные силы) читать не только о наших успехах, но и о наших неудачах. Когда студенты-старшекурсники читают научную периодику, у них возникает впечатление, что мы, их наставники, гораздо умнее, чем мы есть на самом деле. Журнальная статья о неудачах не принесет им никакого вреда, если, конечно, после этого у студентов не опустятся руки и они не решат, что впереди их ждет слишком трудная работа. 3. Самое важное, однако, заключается в том, что издание подобного журнала придало бы неудачам статус таких же законных элементов игры под названием «социальная психология», какими являются успехи. В социальной психологии, как и в бейсболе, никто специально не стремится к ошибкам, ошибки нежелательны, но страх совершить ошибку не должен удерживать нас от того, чтобы браться за решение трудных проблем.

Когда подводятся итоги бейсбольного матча, одинаково терпимо относятся к неудачам, относящимся к разным элементам игры. Представьте себе, бэттер ошибается — «закручивает» дна мяча из трех. Это значит, что доля его успеха равна приблизительно 0,333, а с таким рейтингом он, весьма вероятно, попадет в Зал Славы!

Задумавшись над этим, я понял, что хотя никогда не поднимался до подобных высот в бейсболе, не исключено, что 0,333 — мой рейтинг как экспериментатора, т. е. как ученый, планирующий и проводящий экспериментальные исследования, я терпел неудачи примерно в два раза чаще, чем добивался успеха. Если честь, которой вы сегодня удостоили меня, можно рассматривать как «социально-психологический» эквивалент Зала Славы, значит, в конце концов, я все-таки добился того, о чем мечтал в детстве, хотя по-прежнему даже под угрозой смерти не отобью закрученный мяч! Так или иначе, но вы помогли девятилетнему ребенку осуществить его мечту, и я искренне признателен вам за это!

КОНФОРМНОСТЬ И ПОДЧИНЕНИЕ

Мнения окружающих и социальное давление

Соломон Э. Аш (Solomon Е. Asch)

Печатается с разрешения автора и Scientific American, Vol. 193, No. 5,1955 (Scientific American Offprint 450). Copyright © 1955 by Scientific American, Inc. All rights reserved.

В какой степени наши мнения зависят от мнений окружающих нас людей? Иными словами, насколько силен в нас импульс к социальному конформизму? Психологи пытаются ответить на эти вопросы с помощью некоторых необычных экспериментов.

Каждый из нас согласится с тем банальным фактом, что общество формирует поведение, мнения и убеждения человека. Ребенок вплоть до малейших деталей и нюансов усваивает свой родной язык. Член племени каннибалов считает поедание людей нормальным явлением. Все социальные науки опираются на наблюдения за влиянием группы на отдельного человека. Что же касается психологов, то групповое давление на сознание индивида вызывает у них множество вопросов, на которые им хотелось бы получить исчерпывающий ответ.

Как и насколько социальные силы ограничивают наши мнения и убеждения? Этот вопрос особенно актуален в наши дни. Современная эпоха, наряду с невиданным техническим прогрессом в области коммуникации, привнесла в социальные отношения также сознательное манипулирование людьми и «технологию согласия». Есть много причин того, почему и простые обыватели, и ученые заинтересованы в том, чтобы выяснить, как люди формируют свои взгляды и какую роль в этом играют социальные условия.

Эти проблемы психология начала изучать с конца XIX века, когда ученых заинтересовала тема гипноза, рассматривавшаяся в работах французского врача Жана Мартина Шарко (учителя Зигмунда Фрейда). Шарко считал, что только пациенты, страдающие истерией, полностью поддаются гипнозу. Но вскоре два других врача, Ипполит Бернхайм и А.А.Либо, пересмотрели эту концепцию. Они продемонстрировали, что большинство людей могут быть помещены в гипнотическое состояние. Бернхайм предположил, что гипноз это не что иное, как ярко выраженная форма физиологического процесса, известного как «внушаемость». Психологи показали, что монотонное повторение инструкций может вызывать у бодрствующих людей непроизвольные физические изменения, такие как дрожание или неподвижность рук, а также тактильные или обонятельные ощущения (тепла или запаха).

Вскоре социологи на основании этих открытий стали объяснять многочисленные социальные феномены — от распространения взглядов в обществе до формирования мнения толпы и следования за лидерами. Социолог Габриель Тард суммировал все это в афоризме: «Социальный человек — это сомнамбула».

Когда в начале XX века появилась новая научная дисциплина — социальная психология, первые эксперименты по большей части представляли собой именно демонстрацию внушения. Эксперименты строились в соответствии с простым планом. Испытуемых, чаще всего студентов колледжа, просили высказать свое мнение или предпочтение по различным вопросам. Позже их снова просили высказаться, но при этом сообщали мнения авторитетных людей или большой группы сверстников. (Зачастую представленные мнения придумывались самими учеными.) Большинство исследований показало один и тот же результат: сталкиваясь с противоположным мнением, участники экспериментов меняли свои взгляды, соглашались с мнениями большинства или с мнением авторитетных людей. Покойный психолог Эдвард Л.

Торндайк (Edward L. Thorndike) сообщил, что ему с успехом удалось изменять эстетические вкусы взрослых людей с помощью этой процедуры. Очевидно, большого числа высказывающихся или авторитетности чьего-либо мнения было уже достаточно, чтобы изменить взгляды испытуемых даже тогда, когда в пользу мнения большинства не приводилось никаких аргументов.

В наши дни быстрый успех этих экспериментов дает основания для некоторых сомнений. Действительно ли участники экспериментов меняли свои мнения, или победы экспериментаторов были достигнуты только на бумаге? Исходя из здравого смысла, следует спросить: являлись ли мнения испытуемых столь же общими, сколь и абсурдными по содержанию, как это было зафиксировано в исследованиях? На основании некоторых данных можно предположить, а не сами ли исследователи, вдохновленные своей теорией, подверглись самовнушению, и не давали ли легковерные участники экспериментов те ответы, которые, по их мнению, от них ожидали получить.

Основные теоретические предпосылки этих исследований в настоящее время являются общепринятыми и во многом определяют то, что говорят и думают о технологии пропаганды и манипуляции большинство людей. Эти предпосылки состоят в том, что люди легко и безболезненно поддаются внешней манипуляции посредством внушения или влияния престижа и что любая идея может быть «популярной» или «непопулярной» независимо от ее подлинной ценности. Однако мы скептически относимся к предположению о том, что социальное давление непременно ведет к безвольному подчинению. Человеку также присущи и независимость, и способность преодолевать групповые пристрастия. Более того, мы можем задать вопрос с психологической точки зрения: можно ли систематически изменять взгляды личности на ситуацию или объект, предварительно не изменив ее знания и представления о них.

Далее я опишу несколько экспериментальных исследований, посвященных эффектам группового давления, проведенных мною недавно при содействии нескольких ассистентов. Эти исследования не только демонстрируют возможности

давления группы на личность, но также иллюстрируют новые методы решения этой проблемы и ставят вопросы, на которые еще предстоит ответить.

Рис. 3.1

Серия экспериментов, проводившихся в Лаборатории социальных отношений Гарвардского университета. Экспериментатор (справа) попросил семерых студентов сравнить длину линий (см. рис. 3.2). Шесть участников эксперимента предварительно получили инструкции единодушно давать неправильные ответы. Седьмому (шестой слева) сказали, что это эксперимент по изучению зрительного восприятия. (Фото Вильяма Вандиверта.)

Рис. 3.2

Испытуемым показывали две карточки, На одной изображалась стандартная линия. На другой — три линии, одна из которых была той же длины, что и стандартная. Испытуемым нужно было найти эту линию.

Группа из семи молодых людей, студентов колледжа, приглашалась в аудиторию для «психологических экспериментов по визуальному восприятию». Экспериментатор сообщал им, что все испытуемые должны сравнить линии разной длины. Он показывал две большие белые карточки. На одной из них изображалась одна черная вертикальная линия, эталон, к которому следовало подобрать пару. На другой карточке были три вертикальные линии различной длины. Испытуемые должны были выбрать одну из них такой же длины, что и линия на первой карточке. Одна из трех линий была действительно такой же длины, две другие значительно отличались. Разница составляла от двух до четырех сантиметров.

Эксперимент начинается вполне стандартно. Испытуемые вслух сообщают ответы, следуя очередности в том порядке, в котором они сидят в комнате. На первом этапе эксперимента все испытуемые выбирают одну и ту же линию в качестве парной эталону. Затем предъявляется второй набор карточек, и снова группа высказывает единодушное мнение. Испытуемые вежливо выражают готовность продолжить скучный эксперимент. В третьем опыте порядок процедуры неожиданно нарушается. Один из испытуемых, находящийся в самом конце группы, не соглашается с другими в своем выборе парной линии. Он выражает несогласие, удивление и растерянность. Во время следующего опыта он снова не соглашается, тогда как другие придерживаются одного и того же выбора. Диссидент все больше и больше тревожится и колеблется, продолжая не соглашаться в процессе эксперимента. Он задумывается перед тем, как произнести свое мнение вслух, говорит тихим голосом или смущенно улыбается.

Однако диссидент не знал, что экспериментатор заранее попросил других членов группы давать почти в каждом опыте (начиная с третьего) один и тот же, причем неправильный, ответ.

Этот ничего не подозревающий человек, не знавший о таком предварительном сговоре группы, и есть главный испытуемый. Он помещается в такие условия, что в действительности, отвечая правильно, оказывается в меньшинстве и в одиночестве и видит простой и очевидный факт вопреки всем остальным. Так, испытуемый сталкивается с противостоянием двух сил: очевидности своих чувств и единодушным мнением группы коллег. К тому же он должен объявить о своих взглядах публично, в присутствии большинства, которое также высказывает свое мнение вслух.

Проинструктированное большинство время от времени дает правильные ответы, чтобы испытуемый не заподозрил сговор против него. (Только в редких случаях испытуемый действительно проявлял подозрительность. Когда это происходило, эксперимент останавливался и результат не учитывался.) Каждая серия состояла из 18 опытов, в 12 из них большинство (подсадные участники) давало ложные ответы. Как человек реагирует на давление группы в этой ситуации? Сначала я сообщу статистические данные экспериментов, через которые прошло 123 испытуемых из разных колледжей (не считая мой собственный, Суортмор Колледж). Во всех этих опытах испытуемые оказывались в меньшинстве, как в ситуации, описанной выше.

Испытуемые могли выбрать: действовать ли независимо, отвергая мнение большинства, либо согласиться с большинством, не прислушиваясь к собственным чувствам. Из 123 испытуемых, прошедших через тест, многие согласились с мнением большинства. Хотя в обычных условиях испытуемые, сравнивая линии, делают менее 1% ошибок, но под давлением группы находившиеся в меньшинстве участники в 36,8% случаев изменяли своему восприятию в пользу вводящего в заблуждение, ошибочного мнения большинства.

Конечно, реакция индивидов была неодинаковой. Одну крайность представляли около четверти испытуемых, полностью независимые, те, кто никогда не соглашался с ошибочным мнением большинства. Вторая крайность — это тс, кто почти всегда уступал большинству Участвовавшие в эксперименте испытуемые обнаруживали тенденцию принимать достаточно последовательные решения. Те, кто принимал независимые решения, как правило, не уступали большинству во всех сериях эксперимента, а те, кто уступал мнению группы, оказывались не в состоянии свободно принимать решения в процессе всего эксперимента.

Причины поразительных индивидуальных различий еще детально не выяснены. Поэтому сейчас мы можем сообщить только предварительные выводы, полученные после интервьюирования испытуемых по окончании эксперимента. Среди независимых личностей было много таких, которые твердо настаивали на своем, уверенные в собственной правоте.

Наиболее примечательно здесь то, что они небезучастно слушали ответы большинства, но были способны преодолеть сомнения и восстановить внутреннее равновесие. Другие, действовавшие независимо, полагали, что большинство отвечает правильно, но продолжали не соглашаться с ним, поскольку считали своим долгом называть вещи такими, какими они их видят.

В числе очень уступчивых людей мы обнаружили группу, которая быстро приходила к выводу: «Я не прав, они правы». Другие соглашались, чтобы, как они объясняли, «не испортить ваши результаты». Многие из тех, кто соглашался с группой, подозревали, что большинство — это «овцы», идущие за первым отвечающим, или что большинство — жертвы оптического обмана. Несмотря на это их подозрения не помогали им в момент принятия решения. Большую тревогу вызывают реакции испытуемых, считавших свои отличия от большинства доказательством собственных недостатков, которые необходимо было скрыть любой ценой. Поэтому они отчаянно пытались присоединиться к большинству, не задумываясь о последствиях. И все уступчивые люди не учитывали причин того, почему они соглашались с большинством.

Какой фактор влияния большинства более существенен — количество людей или их единодушие? Чтобы ответить на этот вопрос, мы изменили условия эксперимента. В одной серии экспериментов количество людей, находившихся в оппозиции, варьировалось от одного до пятнадцати человек. Результаты показали отчетливую тенденцию. Когда испытуемому противостоял один человек с противоречивым ответом, он редко сомневался и продолжал отвечать независимо и правильно почти во всех опытах. Когда оппозиция увеличивалась до двух человек, давление возрастало: испытуемый, находившийся в меньшинстве, давал теперь до 13,6% неправильных ответов. Под давлением большинства из трех человек ошибки испытуемых подскакивали до 31,8%. Но дальнейшее увеличение оппозиции существенно не усиливало давления на испытуемого. Совершенно ясно, что количество людей, находящихся в оппозиции, имеет значение до определенных пределов.

Когда же нарушалось единодушие большинства, это приводило к поразительным результатам. В таких экспериментах испытуемый получал поддержку правильно отвечающего партнера — либо другого испытуемого, который не знал о предварительном соглашении группы, либо участника эксперимента, которого проинструктировали давать все время правильные ответы.

Присутствие партнера, поддерживавшего независимого одиночку, значительно ослабляло влияние большинства. Число не соответствующих истине ответов испытуемого уменьшалось в четыре раза по сравнению с количеством неправильных ответов, имевших место при давлении единодушного большинства (см. рис. 3.6). Даже самые слабые личности уже не вели себя так послушно, как раньше. Наиболее интересной оказалась реакция на партнера. В целом испытуемый проявлял к нему чувство теплоты и близости: партнер внушал ему уверенность. И испытуемый не сомневался в независимости мнения партнера.

Было ли столь сильное воздействие партнера на испытуемого следствием самого факта «партнер тоже не согласен с большинством», без учета содержания мнения? Или это влияние связано именно с тем, что партнер дает правильный ответ?

Теперь мы ввели в экспериментальную группу человека, которого проинструктировали, чтобы он противоречил большинству, но при этом и не соглашался с испытуемым. В одних экспериментах большинство всегда должно было выбирать наихудшую для сравнения линию, а проинструктированный партнер указывал на линию, близкую к эталону. В других экспериментах большинство последовательно занимало промежуточную позицию, а не согласный в основном ошибался. Так мы могли изучить относительное влияние «компромиссного» и «экстремистского» партнера на ответы испытуемого.

И снова результаты были очевидны. Когда присутствовал умеренно настроенный не соглашающийся человек, то влияние большинства снижалось до ¹/₃ и испытуемый никогда полностью не уступал мнению группы. Более того, в этом случае испытуемый допускал лишь умеренные ошибки, а не грубые. Иначе говоря, не соглашающийся человек по большей части контролирует выбор ошибок. Так что испытуемый противостоял большинству, даже порой уступая его давлению.

С другой стороны, когда еще один «диссидент» всегда выбирал линию, которая менее всего соответствовала стандартной, результаты значительно отличались от предыдущих. Такой «экстремист-диссидент» провоцировал более независимое поведение испытуемых. Испытуемые меньше поддавались влиянию группы. Их ошибки составляли только 9%. 15олее того, все ошибки были связаны с линией, близкой к стандартной. Теперь мы можем сделать вывод о том, что «диссидент» сам по себе влияет на возрастание независимости испытуемых и снижает вероятность ошибок, а поведение «диссидента» дает значительный эффект.

Во всех предыдущих экспериментах испытуемые находились в постоянных, не меняющихся условиях. Теперь мы обратились к изучению того эффекта, который оказывают на испытуемых меняющиеся условия эксперимента. В первом эксперименте изучались последствия потери или приобретения партнера. Проинструктированный партнер начинал отвечать правильно в первых шести экспериментах. С его поддержкой испытуемый обычно сопротивлялся давлению большинства: восемнадцать из двадцати семи испытуемых были полностью независимыми. Но после шестого эксперимента партнер присоединялся к большинству. Как только он это делал, ошибки испытуемого резко возрастали. Его подчинение большинству происходило так же часто, как и в тех случаях, когда испытуемый, находящийся в меньшинстве, противостоял единодушному большинству.

Это самый удивительный факт, обнаруженный в экспериментах с потерей партнера: первоначальное наличие партнера или совместной с ним оппозиции большинству не усиливают независимости испытуемого потом, после «измены* партнера. Рассматривая результаты эксперимента, мы предположили, что не учитываем важное обстоятельство — эффект, который оказывает на испытуемого «дезертирство* партнера на сторону большинства. Поэтому мы изменили условия так, чтобы партнер просто уходил из аудитории в нужный момент. (Чтобы исключить всякие подозрения, мы говорили в этот момент, что его вызывает декан.) В таких условиях эксперимента эффект воздействия партнера сохранялся после его ухода. После ухода партнера испытуемые делали ошибки, но все же меньше, чем когда партнер переходил на сторону большинства.

Изменив условия эксперимента, мы начинали с опытов, в которых большинство давало единодушные правильные отпеты. Затем большинство постепенно переходило к неправильным ответам, и к шестому опыту наивный испытуемый оставался в одиночестве, а единодушная группа действовала против него. Пока кто-либо оставался на стороне испытуемого, он полностью сохранял независимость. Но как только испытуемый обнаруживал себя в одиночестве, его тенденция уступать мнению большинства резко возрастала.

Как и ожидалось, сопротивление испытуемого давлению группы в этих экспериментах зависело от того, насколько ошибалась группа. Мы постоянно меняли величину расхождений между сравниваемыми линиями и стандартной, надеясь найти такое соотношение, при котором ошибка большинства будет столь очевидной, что каждый испытуемый отвергнет ее и будет независим в своих оценках. К сожалению, в этом мы не добились никакого успеха. Даже тогда, когда разница между линиями составляла восемнадцать сантиметров, вес же находились испытуемые, которые присоединялись к ошибкам большинства.

Рис. 3.3

Эксперимент проходил следующим образом: На верхнем фото испытуемый (в центре) в первый раз слушает правила эксперимента. На второй фотографии он делает первый выбор из пары карточек, не соглашаясь с единодушным мнением большинства. На третьей фотографии он наклоняется вперед, чтобы рассмотреть следующую пару карточек. На четвертой фотографии он проявляет постоянное неподчинение большинству. На питон фотографии после демонстрации двенадцати пар карточек он объясняет, что «должен говорить то, что видит». Этот испытуемый не согласился с мнением большинства во всех двенадцати опытах. Семьдесят пять процентов испытуемых в той или иной мере соглашались с мнением большинства. (Фото Вильяма Ваиливсрта.)

Рис. 3.4

Ошибки 123 испытуемых, каждый из которых сравнивал линии в присутствии от шести до восьми оппонентов, изображены нижней кривой. Правильные ответы, данные не под давлением большинства, показаны верхней линией.

Рис. 3.6

Два испытуемых, поддерживавших друг друга в противостоянии большинству, допускали меньше ошибок (верхняя кривая), чем один испытуемый, противостоящий большинству (нижняя кривая).

Рис. 3.5

Количество человек, составлявших большинство, оказывало влияние на испытуемых. С единственным оппонентом испытуемый ошибался только в 3,6% случаев. С двумя оппонентами у него было 13,6% ошибочных ответов; с тремя — 31,8%; с четырьмя — 35,1%; с шестью — 35,2%; с семью 37,1%; с девятью 35,1%; с пятнадцатью — 31,2%.

Рис. 3.7

Партнер оставил испытуемого в одиночестве после шести экспериментов. Верхняя кривая показывает ошибки испытуемых, когда партнер противостоит большинству. Нижняя кривая показывает ошибки, когда партнер просто ушел из аудитории.

Это исследование ответило на несколько простых вопросов, но поставило много других, которые ждут своего изучения. Нам бы хотелось выяснить, насколько последовательно человек принимает решения в ситуациях, которые различаются по содержанию и структуре. Если последовательность независимости или конформности поведения фактически признается, то как она функционально связана с особенностями характера и личности? Каким образом независимость связана с социальными и культурными условиями? Являются ли лидеры более независимыми, чем остальные люди, или же они приспосабливаются к обстоятельствам, которые создают их последователи? На эти и многие другие вопросы можно, вероятно, получить ответ с помощью того типа исследований, который мы здесь описали.

Жизнь в обществе подразумевает консенсус как необходимое условие. Но консенсус, по сути своей продуктивный, все же требует от человека, чтобы он жертвовал независимостью собственных поступков и мыслей. Когда консенсус приводит к доминированию конформности, социальные процессы в обществе искажаются и индивид становится зависимым от тех сил, которые определяют его чувства и мысли. Здесь мы обнаружили, что тенденция к конформности в нашем обществе столь сильна, что вполне образованные и умные молодые люди по этой причине называют белое черным. Все это наводит на размышления об особенностях нашего образования и тех ценностях, которые определяют наше поведение.

Не стоит делать слишком пессимистические выводы из нашего исследования, поскольку нельзя недооценивать способности человека сохранять независимость. Мы можем также найти некоторое утешение в следующем наблюдении: почти все участники нашего эксперимента соглашались с тем, что независимость лучше, чем конформизм.